всё было сделано, но ничего не исполнено
Ещё один пост о цензоре Александре Васильевиче Никитенко, его дневнике и командировке. О биографии героя, маршруте и цели повторяться не буду: можно прочесть в первой части, она как раз обрывается около въезда в Архангельскую губернию.
Часть вторая — грустная, тяжёлая и декабристская.На дворе то же лето 1834 года; не доезжая до Архангельска, Никитенко успевает завернуть в Сийский монастырь около Холмогор, взглянуть там на экземпляр Судебника 1550 года и грамоту Бориса Годунова, посвящённую свежепостриженному Филарету. Из дневника видно, что Архангельск произвёл на автора гораздо лучшее впечатление. Много всего интересного они там посмотрели — и, конечно, не могли не посетить Соловки.
Где внимание Никитенко больше привлекают не Древние Стены, не Реликвии (хотя они, конечно, тоже) — а монастырская тюрьма и её заключенные.
Выглядит монастырь на момент визита примерно так:Выглядит монастырь на момент визита примерно так:
Из той же записи можно узнать, что местная тюрьма произвела на Никитенко довольно… гнетущее впечатление. Описывая условия, он указывает, что каждый из заключённых помещался в «отдельную каморку, чулан, или, вернее, могилу: отсюда он переходит прямо на кладбище». Настрой, как говорится, задан с порога.
Мало того, что вокруг угнетающие стены, ещё и общаться ни с кем нельзя, читать, писать, выходить во двор — тоже. Даже с собой покончить, пишет Никитенко, арестанты не могут, нет к тому никаких условий: «И бежать некуда — кругом вода, а зимой непомерная стужа и голодная смерть, прежде чем несчастный добрался бы до противоположного берега».
Очень интересен контраст между «недоступно самоубийство» и «стужа и голодная смерть»: видимо, Никитенко не приходит в голову, что кто-то может сознательно утопиться в холодной воде. Говоря по правде, я на месте некоторых заключённых всерьёз бы рассматривала такую возможность.
К сожалению, из двух абзацев много не выудишь. Здесь вполне можно повздыхать, качнуть головой и благополучно забыть о Соловецкой тюрьме — если бы не пара строк, привлёкших моё внимание: «Недавно один из заключенных, Горожанский, сосланный в монастырь за соучастие с декабристами, в припадке сумасшествия убил сторожа».
«А кто такой Горожанский?» — спросила я. Задумалась, поняла, что никогда не слышала. Отправилась гуглить, не подозревая, что новые знания станут большой ошибкой, ведь вычеркнуть их из памяти не получится. Спасибо, Александр Васильевич, что своими записями в дневнике натолкнули меня на чтение о полном, абсолютном, беспросветном мраке.
Итак, Александр Семёнович Горожанский, 1800 или 1801 года рождения, сын богатого псковского помещика. Учился в Дерптском университете, пока папенька оттуда не забрал (популярный тренд, знаю я одного хорошего человека — не пустил сына в Европу, чтобы тот мог дальше учиться, а закончилось всё печально), взамен определив в Кавалергардский полк.
Не останавливаясь подробно на «свободном» этапе биографии, обрисую в трёх словах:
а) дослужился до поручика, командовал взводом, успел побыть полковым казначеем;
член тайного общества, активно участвовал в беседах на тему «как нам обустроить Россию»;
б) постоял на Сенатской;
в) и (по царской милости!) не был предан суду, а уехал сначала в Петропавловскую крепость, затем служить — тоже в крепость, но Кизильскую (совр. Челябинская область), а через несколько месяцев — на Соловки.
Крепость, дальний гарнизон — дело обычное, но откуда путёвка в монастырь? Нервы расстроены у человека, докладывало начальство из Кизильской крепости. Не может, мол, нести службу: шпагой караульного ткнул, ещё и кричит, что ему один Господь указ, а не какие-то там цари.
Пострадала, подышала, успокоилась. Вернёмся к бедному Горожанскому: у него, по словам корпусного командира, обнаружилось «особенное против всего ожесточение, которое раздражается и увеличивается при малейшей неприятности». Ещё и царя ругает последними словами — сразу видно, не в себе. Как бы то ни было, царским распоряжением (ибо государь милосерден, заботится о недужных, даже если они умышляли скинуть его с престола) Горожанского переправили из гарнизона сперва в Архангельск, затем, к маю 1831 года, в тюрьму Соловецкого монастыря.
Лечить нервы современными методами: например, сидением в земляной яме.
Выше упоминала, как Никитенко, иллюстрируя хладный рассказ о местных условиях, пишет, что Горожанский «в припадке сумасшествия убил сторожа». Я полезла читать и выяснила, что иногда принцип «дальше — хуже» работает на полную.
Чуть больше года назад, в мае 1833 г., Горожанский действительно заколол часового. Как ни крути, убийство охранника — уже ЧП, мимо не пройдёшь. Бедные чиновники, никакого покоя с этими декабристами: то каторжников на бунт начнут собирать, то часового убьют.
И лишь после этого Горожанского поручили осмотреть лекарю (акушеру!) Архангельской врачебной управы. В ходе бесед «объект» заявил, что «обидами и притеснениями» доведён до отчаяния и готов на всё, чтобы «скорее разом решить свою участь». Честно говоря, после красочных соловецких условий я бы и от человека в здравом уме ждала подобного. Диагноз — частное помешательство ума, «основанное на мнимой против него несправедливости других». Заключение есть, свидетели есть, жертва есть — все условия для принудительных мер медицинского характера, см. главу 15 УК РФ.
Не тут-то было.
Пара штрихов к ситуации: незадолго до драмы с часовым мать Горожанского, Мария Егоровна, добилась разрешения увидеться с сыном. Сразу замечу, что она неоднократно просила его осмотреть и, если невменяем, перевести под домашний присмотр. Спойлер: или отказано, или застопорилось по причине бюрократических проволочек, или не исполнено просто потому что.
Так что же насчёт свидания? Из рапорта жандармского офицера Алексеева, 24 марта 1833 года:
«Мать его, богатая женщина, посылала к нему через тамошнего архимандрита платье, белье и другие необходимые вещи, а также деньги на его содержание, наконец, получив позволение, поехала сама проведать [сына] и нашла его запертого в подземелье в одной только изношенной, грязной рубашке, питающегося одной гнилою рыбой, которую ему бросали в сделанное сверху отверстие. Горожанский совершенно повредился в уме, не узнал матери, и та не могла добиться от него ни одного слова, только чрезвычайно обрадовался, когда она ему надела новую рубашку и поцеловал оную...»
Вот честно, по-моему, это самая жуткая история из всего, что я пока успела прочесть про декабристов. Кроме того, жандарм абсолютно верно засомневался, добирались ли все посылки до Горожанского — тоже думаю, что нет. И стоит ли удивляться, что человек «совершенно повредился в уме», живя в таких условиях?
Следуя давней русской традиции «шевелиться не до, а после», правительство обратило внимание на условия в Соловках как раз после этого случая. В 1835 году подполковник корпуса жандармов Я.Н. Озерецковский приехал с ревизией — и был вынужден признать, что наказание многих заключённых… немного не соответствует вине. Перестарались монахи: знаете, как в сказках про «перегибы на местах». Но теперь-то, теперь можно всё исправить, улучшить условия, перевести больных в другое место?
Можно, да не совсем. Некоторых и впрямь освободили, других отдали в солдаты. Коснулись ли эти перемены Горожанского? Конечно, нет. Все просьбы матери о передаче ей больного или — хотя бы! — переводе в «спецучреждение» оказались тщетны. Новым царским повелением Горожанского оставили в прежних условиях, предписав во время припадков надевать «изобретенную для таковых больных куртку, препятствующую свободному владению руками». Доставить смирительную рубашку доставили, а применяли ли — неизвестно; очень надеюсь, что нет. Но боюсь, что да.
Подводя мрачные итоги, скажу, что всего А.С. Горожанский просидел в монастырской тюрьме 15 лет, скончавшись только в 1846 году. Зато после 13 июля дворян не казнят в стране, да.
Вот такая история. Никитенко что, человек всё осмотрел, ужаснулся и поехал дальше — ещё до Вологды нужно добраться. Заглянуть к Батюшкову, о котором и будет третья, последняя часть.
Источники:
1. Колчин, М.А. Ссыльные и заточенные в остроге Соловецкого монастыря в XVI-XIX вв. Исторический очерк, часть 2. Русская старина, январь 1888 г.
2. Никитенко, А.В. Дневник, том 1.
3. Фруменков, Г.Г., Волынская, В.Л. Декабристы на Севере. – Архангельск: Сев-Зап. кн. изд-во, 1986.
Часть вторая — грустная, тяжёлая и декабристская.На дворе то же лето 1834 года; не доезжая до Архангельска, Никитенко успевает завернуть в Сийский монастырь около Холмогор, взглянуть там на экземпляр Судебника 1550 года и грамоту Бориса Годунова, посвящённую свежепостриженному Филарету. Из дневника видно, что Архангельск произвёл на автора гораздо лучшее впечатление. Много всего интересного они там посмотрели — и, конечно, не могли не посетить Соловки.
Где внимание Никитенко больше привлекают не Древние Стены, не Реликвии (хотя они, конечно, тоже) — а монастырская тюрьма и её заключенные.
Выглядит монастырь на момент визита примерно так:Выглядит монастырь на момент визита примерно так:
«Ныне сих несчастных сорок человек, между прочими два студента Московского университета — за участие в заговоре против государя».
Запись в дневнике от 1 августа 1834 года, «заговор» — это о кружке братьев Критских (1827).
Запись в дневнике от 1 августа 1834 года, «заговор» — это о кружке братьев Критских (1827).
Из той же записи можно узнать, что местная тюрьма произвела на Никитенко довольно… гнетущее впечатление. Описывая условия, он указывает, что каждый из заключённых помещался в «отдельную каморку, чулан, или, вернее, могилу: отсюда он переходит прямо на кладбище». Настрой, как говорится, задан с порога.
Внутри монастырской тюрьмы, фотография с сайта Соловецкого государственного историко-архитектурного и природного музея-заповедника
Внутри монастырской тюрьмы, фотография с сайта Соловецкого государственного историко-архитектурного и природного музея-заповедника
Внутри монастырской тюрьмы, фотография с сайта Соловецкого государственного историко-архитектурного и природного музея-заповедника
Мало того, что вокруг угнетающие стены, ещё и общаться ни с кем нельзя, читать, писать, выходить во двор — тоже. Даже с собой покончить, пишет Никитенко, арестанты не могут, нет к тому никаких условий: «И бежать некуда — кругом вода, а зимой непомерная стужа и голодная смерть, прежде чем несчастный добрался бы до противоположного берега».
Очень интересен контраст между «недоступно самоубийство» и «стужа и голодная смерть»: видимо, Никитенко не приходит в голову, что кто-то может сознательно утопиться в холодной воде. Говоря по правде, я на месте некоторых заключённых всерьёз бы рассматривала такую возможность.
К сожалению, из двух абзацев много не выудишь. Здесь вполне можно повздыхать, качнуть головой и благополучно забыть о Соловецкой тюрьме — если бы не пара строк, привлёкших моё внимание: «Недавно один из заключенных, Горожанский, сосланный в монастырь за соучастие с декабристами, в припадке сумасшествия убил сторожа».
«А кто такой Горожанский?» — спросила я. Задумалась, поняла, что никогда не слышала. Отправилась гуглить, не подозревая, что новые знания станут большой ошибкой, ведь вычеркнуть их из памяти не получится. Спасибо, Александр Васильевич, что своими записями в дневнике натолкнули меня на чтение о полном, абсолютном, беспросветном мраке.
Итак, Александр Семёнович Горожанский, 1800 или 1801 года рождения, сын богатого псковского помещика. Учился в Дерптском университете, пока папенька оттуда не забрал (популярный тренд, знаю я одного хорошего человека — не пустил сына в Европу, чтобы тот мог дальше учиться, а закончилось всё печально), взамен определив в Кавалергардский полк.
Не останавливаясь подробно на «свободном» этапе биографии, обрисую в трёх словах:
а) дослужился до поручика, командовал взводом, успел побыть полковым казначеем;
член тайного общества, активно участвовал в беседах на тему «как нам обустроить Россию»;
б) постоял на Сенатской;
в) и (по царской милости!) не был предан суду, а уехал сначала в Петропавловскую крепость, затем служить — тоже в крепость, но Кизильскую (совр. Челябинская область), а через несколько месяцев — на Соловки.
Крепость, дальний гарнизон — дело обычное, но откуда путёвка в монастырь? Нервы расстроены у человека, докладывало начальство из Кизильской крепости. Не может, мол, нести службу: шпагой караульного ткнул, ещё и кричит, что ему один Господь указ, а не какие-то там цари.
Вопрос. Какое правление сходно с законом божиим?
Ответ. Такое, где нет царей.
Ответ. Такое, где нет царей.
Пострадала, подышала, успокоилась. Вернёмся к бедному Горожанскому: у него, по словам корпусного командира, обнаружилось «особенное против всего ожесточение, которое раздражается и увеличивается при малейшей неприятности». Ещё и царя ругает последними словами — сразу видно, не в себе. Как бы то ни было, царским распоряжением (ибо государь милосерден, заботится о недужных, даже если они умышляли скинуть его с престола) Горожанского переправили из гарнизона сперва в Архангельск, затем, к маю 1831 года, в тюрьму Соловецкого монастыря.
Лечить нервы современными методами: например, сидением в земляной яме.
«Об отсылке в Соловецкий Монастырь 7-го Оренбургского Линейного Баталиона порутчика Горожанского и об ассигновании ему на содержание по 120 р. в год»
«Об отсылке в Соловецкий Монастырь 7-го Оренбургского Линейного Баталиона порутчика Горожанского и об ассигновании ему на содержание по 120 р. в год»
«Об отсылке в Соловецкий Монастырь 7-го Оренбургского Линейного Баталиона порутчика Горожанского и об ассигновании ему на содержание по 120 р. в год»
Выше упоминала, как Никитенко, иллюстрируя хладный рассказ о местных условиях, пишет, что Горожанский «в припадке сумасшествия убил сторожа». Я полезла читать и выяснила, что иногда принцип «дальше — хуже» работает на полную.
Чуть больше года назад, в мае 1833 г., Горожанский действительно заколол часового. Как ни крути, убийство охранника — уже ЧП, мимо не пройдёшь. Бедные чиновники, никакого покоя с этими декабристами: то каторжников на бунт начнут собирать, то часового убьют.
И лишь после этого Горожанского поручили осмотреть лекарю (акушеру!) Архангельской врачебной управы. В ходе бесед «объект» заявил, что «обидами и притеснениями» доведён до отчаяния и готов на всё, чтобы «скорее разом решить свою участь». Честно говоря, после красочных соловецких условий я бы и от человека в здравом уме ждала подобного. Диагноз — частное помешательство ума, «основанное на мнимой против него несправедливости других». Заключение есть, свидетели есть, жертва есть — все условия для принудительных мер медицинского характера, см. главу 15 УК РФ.
Не тут-то было.
Пара штрихов к ситуации: незадолго до драмы с часовым мать Горожанского, Мария Егоровна, добилась разрешения увидеться с сыном. Сразу замечу, что она неоднократно просила его осмотреть и, если невменяем, перевести под домашний присмотр. Спойлер: или отказано, или застопорилось по причине бюрократических проволочек, или не исполнено просто потому что.
Так что же насчёт свидания? Из рапорта жандармского офицера Алексеева, 24 марта 1833 года:
«Мать его, богатая женщина, посылала к нему через тамошнего архимандрита платье, белье и другие необходимые вещи, а также деньги на его содержание, наконец, получив позволение, поехала сама проведать [сына] и нашла его запертого в подземелье в одной только изношенной, грязной рубашке, питающегося одной гнилою рыбой, которую ему бросали в сделанное сверху отверстие. Горожанский совершенно повредился в уме, не узнал матери, и та не могла добиться от него ни одного слова, только чрезвычайно обрадовался, когда она ему надела новую рубашку и поцеловал оную...»
Вот честно, по-моему, это самая жуткая история из всего, что я пока успела прочесть про декабристов. Кроме того, жандарм абсолютно верно засомневался, добирались ли все посылки до Горожанского — тоже думаю, что нет. И стоит ли удивляться, что человек «совершенно повредился в уме», живя в таких условиях?
Стены монастырской тюрьмы + список известных заключённых, фотография с того же сайта музея
Стены монастырской тюрьмы + список известных заключённых, фотография с того же сайта музея
Стены монастырской тюрьмы + список известных заключённых, фотография с того же сайта музея
Следуя давней русской традиции «шевелиться не до, а после», правительство обратило внимание на условия в Соловках как раз после этого случая. В 1835 году подполковник корпуса жандармов Я.Н. Озерецковский приехал с ревизией — и был вынужден признать, что наказание многих заключённых… немного не соответствует вине. Перестарались монахи: знаете, как в сказках про «перегибы на местах». Но теперь-то, теперь можно всё исправить, улучшить условия, перевести больных в другое место?
Можно, да не совсем. Некоторых и впрямь освободили, других отдали в солдаты. Коснулись ли эти перемены Горожанского? Конечно, нет. Все просьбы матери о передаче ей больного или — хотя бы! — переводе в «спецучреждение» оказались тщетны. Новым царским повелением Горожанского оставили в прежних условиях, предписав во время припадков надевать «изобретенную для таковых больных куртку, препятствующую свободному владению руками». Доставить смирительную рубашку доставили, а применяли ли — неизвестно; очень надеюсь, что нет. Но боюсь, что да.
Подводя мрачные итоги, скажу, что всего А.С. Горожанский просидел в монастырской тюрьме 15 лет, скончавшись только в 1846 году. Зато после 13 июля дворян не казнят в стране, да.
Вот такая история. Никитенко что, человек всё осмотрел, ужаснулся и поехал дальше — ещё до Вологды нужно добраться. Заглянуть к Батюшкову, о котором и будет третья, последняя часть.
Источники:
1. Колчин, М.А. Ссыльные и заточенные в остроге Соловецкого монастыря в XVI-XIX вв. Исторический очерк, часть 2. Русская старина, январь 1888 г.
2. Никитенко, А.В. Дневник, том 1.
3. Фруменков, Г.Г., Волынская, В.Л. Декабристы на Севере. – Архангельск: Сев-Зап. кн. изд-во, 1986.
@темы: историческое, splendeurs et miseres des historiens, буквы